Звали меня тогда «Леший». Два года в лесу, не бриться, не стричься, никуда не выбираться, ну, мыться, конечно… всё равно – зверь косматый. Представь себе, иду по лесной тропе: волосы до плеч, женщины завидовали, на поясе патронташ – тридцать патронов, кожаная куртка, ружьё за плечом, и вся семья меня провожает. Красота! Работали мы тогда в геологоразведочной. Тогда, по молодости, я часто думал, что это работа по мне, всю жизнь бы так. Дом есть, работа любимая есть, а что ещё надо? Для мужчины, как не крути, главное – это работа. Ни за что не догадаешься, что мы делали. Ямы копали! Точнее: копали траншеи до корневого грунта, вольфрам искали. Тяжёлый, я вам скажу, труд. Это только так кажется, что земля мягкая — сантиметров шестьдесят рыхлый грунт, а потом всё что угодно может быть: галька, песок, скалистый грунт, щебёнка. И это, знаешь ли, часто метров пять… В глубину, а в длину метров двести! Вот так выроешь, что снизу в небо, словно в колодец, смотришься – умаешься, выберешься наверх, чифиря глотнешь – пачку чая на стакан, сердечко застучит: та-та-та-та-та, бум-бум, и такая сила необыкновенная откуда-то появляется, что хоть снова за работу. Полежишь на травке, погреешься и — вперёд. А потом, опосля, приходит специалист-геолог, с таким небольшим ранцем для пробы грунта и начинает в маленькие пакетики собирать землю. Здесь горсть, там горсть, ещё пять метров пройдёт – ещё пакетик и всё… уехал. А мы снова, все эти двести метров зарываем! Опасно траншею оставлять, зверь ноги ломает. Иногда утром находили, добивали на мясо. Да, траншеи… Тяжёлая работа, но хорошая, никто не стоит над душой, сам себе господин. Ушёл с утра, весь день в лесу с семьёй, сколько сделаешь — столько сделаешь, всё в твоих руках в прямом смысле слова, и возвращаешься домой. Были, правда, случаи и не возвращались… Пять метров – это глубоко, лопатой снизу не докинешь, поэтому выбрасываешь землю ступенями, в несколько уступов. Вначале на один, потом взбираешься на него и метром выше. Землю, конечно, полагалось по технике безопасности искусственно осыпать, чтобы она плавно так к низу сужалась, да только всё одно торопишься, да и силы жалко тратить. Мало кто это делал… Не рой другому яму, да и себе тоже, всё одно — кому-то туда падать. Вот однажды так разошлись все по участкам, на карте предварительно отметили, как обычно, кто где, а вечером вернулись – бац, одного не досчитались. Подождали, подождали, что делать? Пошли искать на ночь глядя. По карте-то место нашли быстро, да там уже всё засыпано… Вот так вот просто. Еле откопали…
Нет, правда, хорошая работа. Прихожу на место, солнце только расходится, тени длинн-нющие. К середине дня в яме такой приятный тенёчек будет, что в самый раз. Раскладываюсь не спеша, обустраиваюсь, приглядываюсь что и как. Что за участок буду разрабатывать, решил ещё накануне, но силы всё-таки прикидываю сейчас, время рассчитываю, когда домой пойду. Достаю лопату с киркой – больше у нас ничего не было, да и хватало обычно и — ап… Но нет, сразу работать не начнёшь, семья не даст! Семья у меня такая: кошка, собака и два барсучонка. Собака-то она животное терпеливое, ждёт; кошка — так та часто дома, на хозяйстве остаётся, но барсучата! Пока ты им банку сгущёнки не откроешь, не дадут работать, хоть ты тресни. Можешь ласкать, можешь выгонять, всё одно: будут по дну траншеи метаться и лезть нахально под лопату. Накорми, мол, напои, отец родной. Вот вылакают они молоко, мордой потыкаются благодарно, тогда да — ищи-свищи их по лесу до обеда. Но только до обеда, хоть часы сверяй, к двенадцати вернутся, и снова будут требовать чего-нибудь сладенького, печенья или сахару… Забавные зверьки.
Попались они к нам по весне. Как-то обнаружили мы под сосной нору, в которую барсук забрался и поставили у входа капкан, думаем утром выберется, никуда не денется. Попался, убили. Да только оказалось барсучиха… Эх, думаем. Ведь наверняка… Принесли пилу, повалили дерево, и точно под ним, в корнях четыре барсучонка! Ну, что делать, совесть гложет — взяли с собой. А дома у нас как раз кошка окатилась, вот мы взяли и подложили ей барсучат. Ничего, она их как родных облизала, через мгновение, смотрим, бац, и они уже к ней пристроились – сосут. Двое выжили, подросли. Уже больше самой кошки стали, а всё равно найдут её, поймают, завалят, уж и не видать её за ними, а всё рано найдут соски и давай молоко! А она лижет их вместе с котятами, как ни в чём не бывало. Так вот и приручились. Всё время со мной, куда я – туда и они. Вечером ложишься спать, в палатку забираешься, мешок застёгиваешь, а они уже тут как тут – пристраиваются по бокам. А сами малыши уже так с нормальную собаку, килограмм пятнадцать-двадцать — боровы, только не высокие. Пригреются и спят. Но к ночи, барсук – зверь ночной, зашебуршится и вжик из палатки. Всю ночь где-то на пару гуляют. Только заснёшь под утро, они уже возвращаются. А лес ночной мокрый, всё в росе… И, естественно, они лезут этой своей мокрой мордой тебе под мышки греться! Брр! Ах ты! Вскакиваешь, хвать за шкирку обоих и выбрасываешь вон из палатки. Бесполезно, конечно, всё равно опять заберутся. И только когда притулупятся, пригреются по бокам, только тогда успокоятся. Да, а мне-то каково с двумя мокрыми мордами под мышками! В общем, вся ночь, что называется, барсуку под хвост. Последние часы перед рассветом только и удаётся поспать. Но не дай Бог, кто решит меня разбудить в эти часы и тронет за плечо! Спят барсуки чутко, чуть что – вцепятся в руки. Начальник экспедиции приезжал к нам однажды. Так он не подумавши, протянул мне руку, здороваясь… До руки они конечно не достали, но кирзовые сапоги разорвали в клочья, зубы у них, что сапожные ножи — острые. Нет, что не говори, хорошая семья, хорошая работа – вот и вся жизнь! Зачем я ушёл? Что приобрёл? Трудно сказать, но вот я иногда думаю, что с тех пор всё по жизни у меня яма. Да, да. Будто ушёл я с одной ямы в другую, а там и последняя… И семья у меня теперь настоящая есть и работа денежная и всё… Да только всё одно. Всё одно кажется, что на свет божий из ямы смотришь. Только тогда это в радость было, а сейчас… Так иногда тоскливо делается! Нет, убиваться – с чертями брататься, но думаешь в этакие беспросветные часы: зачем жизнь прожил, к чему. Уж лучше и не жить вовсе, чем так жить… Нехотя, в такие минуты, приходит мне на память одна история.
Знавал я в то время живших недалеко от меня отца с сыном. Хорошие, трудолюбивые, всё время вместе на охоту, на рыбу. Пошли они однажды, как и многие другие на кедровые сборы, и оба, как-то незаметно не вернулись. Хватились только на следующий день… Потом уже, выяснилась такая жуткая история: сын забрался на кедр, высоко – отец подсаживал, и с самой макушки, обтрясая шишки, сорвался… Налетел на ветки, распорол себе живот и повис ещё живой на кишках… Всё на глазах мгновенно побелевшего отца… Он быстро всё понял: до людей — два часа ходу, до больницы – ещё шесть. Достал ружьё, и вначале застрелил его, а потом себя.
Вот и я иногда думаю, вспоминая его: может лучше смерть, чем такая жизнь… Однако проходит время, потихонечку выкарабкиваешься из очередной впадины, и вдруг глядь, смотришь на это всё по-другому. И получается что не то важно где ты, и что ты, а то важно кто ты. Чело-век! Ведь это, говорят, значит, что мы лицом обращёны к вечности! Вот и вынес я с той поры из ямы, для себя такую нехитрую науку. Можно и в яме о небе помнить, а можно и с трона всё время в яму тыкаться. Всё дело во мне! И сейчас я с благодарностью вспоминаю ту мою первую яму, научившую меня смотреть на беду под другим углом зрения: снизу-вверх, от земли к небу.